Версия для печати

ВРЕМЯ ЖЕНЩИН

Горький спектакль о горькой женской доле разыгрывают в «Современнике» с очевидной верой в предложенные обстоятельства: настоящими слезами на глазах, искренними интонациями и узнаваемыми бедами-любовями.

Зрителя в спектакле с символичным названием «Время женщин» должно подкупить абсолютно всё: и благодатная первооснова («букеровский» роман Елены Чижовой), и подающий очевидные надежды молодой режиссер Егор Перегудов, и замечательные актрисы старшего поколения, играющие бабушек героини, и Алена Бабенко сразу в двух главных ролях. Кроме того, чисто женская драма подана здесь как драма общечеловеческая, а это, в наше циничное время дорогого стоит.

Спектакль Перегудова входит в программу «Опыты», выпестовывающую молодые таланты под присмотром Галины Волчек. Надо сказать, затея это не только благородная, но и приносящая весомые плоды. «Время женщин» — крайне удачный спектакль. Инсценируя одноименный роман, Перегудов его изрядно подсократил. Это пошло на пользу сложному разновременному действу. Зрителю досталась самая сердцевина истории. Первое десятилетие в послевоенном Ленинграде, питерская коммуналка, деревенская Антонина, которая рожает без мужа и, не дожив до поступления дочки в школу, умирает, надорвавшись от работы на заводе. Пожилые соседки, потерявшие в войну всех своих близких и родных, становятся для Софьи всем. Каждая из них вкладывает в ребенка душу, — рухнувшие надежды, еще дореволюционное образование, мечты и сказки. Софья вырастает художницей. Она рассказывает зрителю свою историю, грустно улыбаясь чему-то своему, непроизнесенному вслух. Алена Бабенко играет здесь и Антонину, и Софью, правдоподобно перевоплощаясь то в одну, то в другую. Сценография работает на актрису.

Другая сцена «Современника» разделена на две части. Внизу — луковый чад коммунальной кухни, стол, накрытый салфетками и телевизор первого еще образца. Вверху, за железными перильцами балкона — широкий желтоватый экран-мольберт и дорожка для променада Софьи. Нахлобучив на голову парик и натянув клешеные джинсы, Бабенко-Софья грустно смотрит оттуда в никуда. Говорит она мало.

Мать же, напротив, суетлива, по-деревенски разговорчива, простодушна и доверчива. С взлохмаченной челкой, в грубых солдатских ботинках и тоненьком платьице из ситца, она мечется по сцене и по своей страшно короткой жизни. Бабенко удалось сыграть и душевную загнанность Антонины, и ее детский, рожденный войной страх в глазах, и привычку не замечать усталость от нечеловеческой работы, и жертвенность, и единственно возможную любовь к первому и последнему мужчине в своей жизни.

Когда Антонина, устав ждать обманувшего, но безнадежно любимого Григория, соглашается на вынужденный брак с Николаем, у нее обнаруживается рак. По сцене туда-сюда катается клубок красной шерсти как страшный символ кровавой боли. Он оказывается в руках у всех героев этой истории по очереди как возможность разделить страдание. Старухи принимают решение женить Николая на умирающей — ему достанется квартира, которая положена молодой семье, а им — Софья, которую при других обстоятельствах заберут в детдом. Антонина умирает по-театральному эффектно — для нее расцветают на бедно обставленной сцене ярко-красные маки (как на ее новом платье), и она взмывает вверх к своему Григорию (для правдоподобного «взмывания» использован цирковой трос).

Три ленинградские бабки старой закваски, сыгранные Людмилой Крыловой, Таисией Михолап и Светланой Коркошко, заслуживают отдельных слов зрительской благодарности. Они узнаваемы до оторопи, а характеры при всей своей типичности, кажутся живее и ближе реально существующих. Железная леди с выжженной душой, пережившая своих детей, «божий одуванчик», умеющий приспособиться и никогда своей выгоды не упустивший, рационалистка с щедрой душой, готовая подарить опасные в сталинские времена бриллианты неродной, но отчаянно любимой девочке. Все три, они рассказывают о женских своих судьбах внезапной внучке, учат ее уму-разуму и в конечном итоге остаются с ней и после смерти. Софья слышит их голоса, оставаясь в квартире перед мольбертом, и отказывается уезжать за границу, ведь «здесь — ее семья».

В спектакле эта страшная в своей обыденности женская семья очевидна. А вместе с ней — время, когда женщины принимали на себя мученическую жизнь, а следом смерть. Обнажив перед зрителем все это, авторы спектакли явно задались вопросом «а кончилось ли оно, пресловутое время женщин»?

Наталья ВИТВИЦКАЯ
«Ваш Досуг», 20 апреля 2011 года